Роза на алтаре [= Цветок страсти ] - Лора Бекитт

Я боялся, что ты обидишься, неправильно меня поймешь, и потому заговорил о венчании. Знаю, тебя ошеломило мое предложение провести вместе ночь, и все-таки ты согласилась! Потом я был не в силах забыть эти потрясающе-прекрасные часы нашей близости; в моей душе словно бы расцвел какой-то дивный цветок, образовалось нечто такое, через что я не мог переступить. И я хранил тебе верность, даже когда мы расстались, когда я не верил в то, что со временем ты снова станешь моей. Это правда, Элиана! Тогда во мне жил затаенный восторг перед всем, что происходит в мире, в моем сердце пылал яркий и чистый огонь, а потом… Наверное, после сорока многие испытывают нечто подобное: разочарование, смутную тревогу. Не думай, моя любовь к тебе – все та же; она – единственное, перед чем бессильно время; и дело не в физических тяготах – к ним я давно привык, а в той пустоте, какую я ощущаю в душе. Ты остаешься там, в далекой мирной жизни, похожей на сказочный сон, а я пребываю здесь, в реальности, где чувствую лишь усталость и вижу только смерть!

Элиана опустила голову и разгладила складки на платье.

– Возможно, я изменилась и уже не так привлекательна, как прежде.

– О нет! – с жаром возразил он. – Я никогда не встречал женщины, ни юной, ни молодой, ни зрелой, которая была бы хотя бы вполовину так же прекрасна, как ты. Дело не в тебе, а во мне самом… – Он тяжело вздохнул. – Поверь. Все это нисколько не утешало меня, разве что давало выход каким-то темным силам моей души.

И замолчал, уставившись в пустоту ничего не выражающим взглядом.

– Наверное, я не имею права тебя судить, – промолвила Элиана, чувствуя, как сердце смятенно бьется в груди. – Ведь что бы ни случалось, ты всегда меня прощал.

– Ты не совершала бесчестных поступков! – резко проговорил Бернар. – Не обманывала меня, не предавала. И мне меньше всего хотелось бы поставить тебя в зависимость от своего поведения. Ты должна поступать так, как тебе подсказывает совесть.

– Совесть велит мне понять тебя и простить, но ей возражает гордость.

– А… любовь?

Женщина вскинула взор, и ее глаза, в глубине которых некогда таилось столько безмятежности и покоя, засияли, как латунь.

– Только не надо трогать любовь!

Услышав это, Бернар поднялся с места, а в следующий миг опустился на колени и припал губами к ее руке. Элиану поразило, что его жест вовсе не выглядел картинным, напротив – казался очень искренним. А ведь Бернар был уже далеко не юноша.

– Это все, что я могу сделать, – произнес он, вставая. – Поверь, я очень сожалею. Я люблю тебя! Пожалуйста, прости! Оставлю тебя здесь. Приду утром. Постарайся отдохнуть.

Элиана ничего не ответила, и когда Бернар ушел, ей показалось, что самого главного он все-таки ей не сказал.

На следующее утро Бернар отправился на поиски Адели, а Элиана осталась его ждать в этом краю тишины и покоя, окруженном сонным лесом и необъятными синими далями, уходящими за горизонт. У нее было время подумать обо всем, что произошло с Бернаром и с нею самой. Она понимала, что он считает случившееся позором, и теперь, так же, как и она, вынужден сдерживать натиск душевных мук.

Прежде он никогда не поддавался отчаянию, но сейчас… Что его так угнетало? О чем он молчал? Она должна была это знать.

И вот через два дня, стоя утром у раскрытого окна, она увидела, как из подъехавшего дилижанса вышли двое – девушка и мужчина. Сердце Элианы было готово выпрыгнуть из груди. От волнения она вцепилась пальцами в подоконник. Адель вернулась! Женщина хотела немедленно спуститься вниз, но потом остановилась. Как ни странно, она не была уверена в том, что готова к разговору с дочерью.

На лестнице послышались шаги, вошел Бернар. Он выглядел усталым, но довольным.

– Где она? – вымолвила Элиана.

– В соседней комнате. Не волнуйся, кажется, все обошлось. Я нашел ее по ту сторону границы, в небольшом городке, где квартирует полк, в котором служил Бассиньи. К счастью, он был арестован сразу же, как прибыл на место. Оказывается, этот проходимец еще месяц назад предъявил к оплате в своем полку подложный вексель. У него репутация заправского мошенника. Его немедленно отправили в тюрьму, а Адель приютила семья генерала. Бедняжка до смерти перепугалась! Она чувствовала себя храброй, пока дело ограничивалось невинной игрой. Насколько я могу судить, ничего страшного не произошло. Ее влюбленность растаяла как дым, и единственное, чего она желает, – поскорее вернуться домой. Разумеется, нужно постараться избежать огласки. Адель, кажется, еще не поняла, что чуть не навлекла позор на семью, но ты пока ей об этом не говори. Иди, успокой ее, она плачет в три ручья, потому что я задал ей хорошую взбучку.

Элиана устремилась в смежное помещение.

Адель сидела в уголке. Ее ясные, как весеннее небо, глаза были полны слез, от недавней веселости и задора не осталось и следа. Она выглядела растерянной и поникшей и напомнила Элиане хрупкий, бледно-золотистый цветок.

При виде матери губы девушки по-детски оттопырились и задрожали и во взгляде появилась мольба. Она громко всхлипнула, и мать быстрым движением привлекла ее к себе.

– Адель, дорогая! Успокойся, моя девочка! Я здесь, все хорошо!

Дочь обвила ее шею руками.

– Мама, прости! Я не хотела! Папа так рассердился! Клянусь, со мной не случилось ничего дурного!

Элиана долго утешала ее, а потом в комнату вошел Бернар и, обняв Адель, поцеловал ее в макушку.

– Ладно, не плачь!

– Ты не сердишься, папа? – пролепетала девушка.

– У меня не хватает терпения долго сердиться на глупых девчонок! – в сердцах заявил Бернар. – Но если еще раз заставишь мать так волноваться, пеняй на себя!

Они провели день втроем; прогулялись, осмотрели конюшни, потом пообедали вместе, и Элиана казалась вполне счастливой.

Вечером она сидела у постели дочери и говорила, ласково гладя ее руки:

– Ты же у меня красавица, дорогая! Твои глаза – как первые звезды, кожа – словно лепестки магнолий, волосы – точно струи золотого дождя. Все в твоей жизни еще будет – и счастье, и настоящая любовь.

Потом она вернулась в комнату Бернара.

Он сидел на стуле, и в его лице была какая-то мрачная невозмутимость; он производил впечатление человека, подавленного роком. Каменная твердость черт, приземленность мыслей, сквозившая во взоре…

Элиана знала, что должна с ним поговорить, прежде чем уедет завтра утром, и потому решительно опустилась на кровать.

– Надеюсь, ты понимаешь: я старалась выглядеть веселой из-за Адели. Девочке незачем знать о нашей размолвке.

– Конечно, – тяжело вымолвил он. – Ты поступила правильно.

Сделав паузу, Элиана спросила:

– Я хотела бы знать, что ты имел в виду, когда писал о последнем походе?